поровну между больными и помогала персоналу с охотой. Дело не двигалось.
Через год, в качестве последней меры, пытаясь уменьшить резистентность к препаратам, врачи провели курс сульфазинтерапии. Галина, восковая, похудевшая, вся звенящая от температуры в сорок с половиной градусов, шептала обметанными губами:
– Ничего, потерплю если надо… Папочка мой терпел на Малой Земле… и на Целине терпел… и я потерплю…
Старшая сестра отделения расплакалась и вдрызг разругалась с заведующим и всеми врачами, назвав их фашистами. Заведующий, кусая усы, прорычал:
– Пусть я буду хоть Геббельс, хоть Ева Браун, но сульфазин до конца доведу! Надо же её как-то лечить…
Курс был проведен до конца и привел лишь к одному – Галина Брежнева сильно заинтересовалась медициной. Она не отходила от персонала, требовала поручений и, нужно отдать должное, совсем неплохо начала выполнять многие манипуляции.
Через полгода Галя вовсю помогала в инсулиновой палате. Она нарисовала сама себе фельдшерский диплом шариковой ручкой на тетрадном листе и красный крестик на косынке. Вскоре завотделением уже ставил Галю Брежневу в пример нерадивым медсестрам.
Жизнь налаживалась. Все шло неплохо, вот только под влиянием болезни Галина речь сделалась воркующей, голубиной и утратила запятые и некоторые грамматические правила. Выписать Галину было невозможно. «Ненастоящие родители» умерли один за другим года через два. На похороны Галя не пошла.
В день смерти Брежнева Галю несколько раз укололи реланиумом, боялись, что сделает что-то с собой. На удивление, Галина отреагировала спокойно:
– Страна не пропадет теперь папины друзья за всем присмотрят я ему письма писала-написала много знать все будет-не-забудет…
Постепенно Галина Брежнева стала символом и талисманом женского отделения.
…После состоявшегося знакомства, Галина Леонидовна ухаживала за Корней Иванычем недолго и уже через неделю объявила его своим законным мужем.
– Я тут замуж кстати вышла недавно, – хвастала Галина медсестрам инсулиновой палаты.
Медсестры, узнав, кто муж – завидовали…
Властелин Вселенной отнесся к собственной женитьбе со стоицизмом Сократа, осушающего чашу цикуты. В его жизни мало что изменилось. Три раза в неделю после обеда грубый санитар вопил на все отделение:
– Корней Иваныч! На свидание иди! Жена пришла.
На стульчиках, в коридоре между мужским и женским отделениями, поджидала его Галина. Корней молча садился рядом, Галина целовала его в щетинистую щеку и начинала ворковать. Корней Иваныч терпеливо морщился минут двадцать, после чего ворчал:
– Пошёл я. У меня корзинки там подоспели, тарелок много.
Галина Леонидовна вкладывала ему в карман пижамы кусочек ворованного мыла и провожала, не умолкая до дверей. После возвращалась в свое отделение и хвастала медсестрам:
– Мужа навещала скоро совсем вовсе так поправится выписываться будут!
Медсестры уважительно кивали.
Корней Иваныч, вернувшись в мужское отделение, совал первому встречному больному дареное мыло: «На, помойся!». И отправлялся наводить порядок с корзинками и тарелками.
Дело в том, что являясь фактически Властелином Вселенной, Корней Иваныч вел непрерывную тяжелую войну за существование нашего мира. На вопросы, кто же являет собой противную сторону, он отвечал крайне смутно. Лишь давал понять, что враг силен и грозен. Сии супостаты непрерывно атаковали наш мир некими «тарелками», которые Корней Иваныч непрерывно сбивал силой собственной мысли и сложными манипуляциями на пульте управления. Иногда обнаглевшие враги собирали множество «тарелок» в усиленные «корзинки» (видимо что-то вроде эскадрилий), и тогда Властелину приходилось совсем тяжко.
Во время особенно горячих схваток с захватчиками, он укрывался под кроватью и вел боевые действия оттуда, кряхтя и бормоча вполголоса матерные проклятия.
К ужину Корней Иваныч обычно одерживал победу, и, выпив вечерние таблетки, спокойно спал в мире, спасенном им в очередной раз.
Раз в месяц Властелин Вселенной отправлялся за деньгами. Обычно хронические больные получали пенсию прямо в больнице, но Корней Иваныч по неведомым причинам противился этому категорически. В его паспорте невероятным образом сохранялась прописка по адресу давно снесенного дома на окраине Туймадска, и почтовое отделение этого района исправно выдавало Властелину пенсию по второй группе инвалидности.
Летом Корней Иваныч обычно шел за деньгами всё в той же пижаме или легкой больничной курточке, а зимой властно требовал у сестры хозяйки валенки и телогрейку. Шапка у него была собственная, кроличья, и хранилась постоянно в пульте управления.
Перед отправлением на почту Корней Иваныч подступал к пульту и бережно скручивал две лежавшие там ниточки, а после поворачивал на девяносто градусов старую зубную щетку, всё это для того чтобы избежать длинной очереди.
Несмотря на предотвращенную очередь, Корней Иваныч возвращался в пенсионный день неизменно поздно, и столь же неизменно сильно выпивший. В этом состоянии он позволял себе улыбаться и много говорил, вот только речь его делалась совершенно невнятной, и смысл сказанного ускользал от желающих вслушиваться в пьяную болтовню Властелина.
Корнея вынимали из телогрейки и валенок, упрятывали серого кролика с тесемками в пульт управления, а самого Властелина валили на койку, чтоб проспался.
На следующий день Корней Иваныч, сурово поглядывая на больных, быстро избавлялся от пенсии, раздавая ее мелкими суммами всем желающим.
– Дуракам деньги не нужны, а дураку дай, он умным долго не будет, – произносил он обычно при этом.
Загадочная фраза неоднократно обсуждалась докторами в ординаторской, но глубинный ее смысл так и не был раскрыт никогда.
…С помощью пульта управления вселенной, Корней Иваныч контролировал самые неожиданные вещи… Мало того, что он блокировал все Ельцинские реформы, он еще и вмешивался в самый естественный ход событий.
Когда Петруху, сына нашей пьющей запоями, но работящей санитарки замели за очередной мелкий грабеж, все были уверены, что меньше пятерика ему не обломится. Благо, Петюня уже год ходил под условным сроком. Санитарка Дина подвывала возле раздатки в окружении злорадно сочувствующих медсестер, и размазывая пьяные злые слезы, проклинала себя, незадачливого грабителя Петруху и никому не известного Петрухиного папашу. Тогда на звук рыданий забрел в закуток Властелин Вселенной.
Послушав молча минуту и вникнув в суть беды, он угрюмо изрек: «Нихерамнеполучам!» – что означало обычно крайнюю степень отрицания и несогласия с ситуацией. Повернувшись на месте, Корней Иваныч поплелся к своему пульту. За ним, как крысы за дудочкой, потрусили заинтригованные медсестры. Корней Иваныч взял с пульта старую катушку ниток, отмотал пару витков, и со словами: «Нихерамнеполучам!» – с треском оборвал нить.
Через два дня девушка, ограбленная Петрухой, простила снятую шапку. Видимо во время грабежа Петюня заинтересовал ее как мужчина. Жертва не только забрала заявление, но и продолжила знакомство с грабителем. Петруху выпустили. Через месяц он женился на своей суженой-ограбленной. Бросил пить и начал работать. Еще через месяц бросила пить санитарка Дина и не смогла развязать даже на праздник.
– Не лезет! – изумлялась она, пытаясь поднести холодную рюмку к жадному рту. Рука не подносилась. Дина смирилась с неизбежной трезвостью, снизошедшей от Властелина Вселенной, и принялась ждать внуков…
К Корней Иванычу начали обращаться многие, но он, как правило, не реагировал никак, отмалчивался, глядя перед собой презрительно и мелко шевелил ртом. Добиться он него чего-то было невозможно…
Процедурная сестра, веселая, толстая Ирина Васильевна перестала хохотать пару недель назад. Прежде румяное лицо убавило красок, под глазами легли бледные васильки бессонных ночей. Белый халат стал свободен на мощных телесах. Старшая сестра Софья Викторовна прижала Ирину Васильевну в процедурке.
– Ира, что не так? Что-то дома? Мы все видим, что ты изменилась… Саня твой, что ли, опять загулял?
– Софа! – тихо сказала Ирина. – С Саней всё хорошо. А у меня не очень. Опухоль у меня. По женской части. Нехорошая… – и заплакала.
Софья Викторовна краем глаза заметила чью-то фигуру в проеме открытой двери процедурки. Она резко повернулась, но фигура исчезла. Кто-то подслушивал разговор. Старшая выскочила в коридор, увидала удаляющуюся спину Коней Иваныча и услышала: «Нихерамнеполучам!»
Она, бросив рыдающую Ирину Васильевну, кинулась за Властелином и успела увидеть, как тот поменял местами две пуговицы на пульте. Черную пуговку положил на место белой, а белую соответственно, на место черной. И лег
